Он обнял жену.

Он брал большие подряды для армии и собирался выйти в отставку, так как ненадежной и опасной славе на поле брани предпочитал успехи мирного времени. На Зою он смотрел.
Жен» вытерла руки о фартук, тоскливо посмотрела на доску.
— Варенье какое поставить? Вишневое или черноплодную?
— Ты ходи сначала.
Она вздохнула, не присаживаясь на стул, склонилась над доской, двинула шашку.
— Балда Ивапна ты и есть. Раз, два, три. Одним махом трех убивахом.
— Ну, и, слава богу,— сказала жена с облегчением и хотела уйти, но муж не пустил.
— Садись на мое место. А я возьму твою позицию и выиграю.
Он обнял жену за плечи и повел к своему стулу.
— Да не хочу я, не умею! — вырвалась жена.— Что ты пристал со своими сашками? Мало мне этих сашек-пышек на кухне?
По радио передавали марш.
Русаков включил радио на полную громкость, поймал жену за одну руку, потом за другую, попытался закружить под марш.
— «Вальс устарел, говорит кое-кто сейчас...»
Жена сначала сопротивлялась, потом смирилась, обмякла, сказала ласково:
— Дурень ты дурень.
— Победила дружба, мать. В спорте всегда побеждает дружба.

Генералы вермахта.

Кейтель ответил:
«Вопрос о Курляндии и Италии рассматривался неоднократно и вызывал значительные разногласия в руководящих сферах. Фюрер считал, что курляндская группировка постоянно сковывает от пятидесяти до шестидесяти русских дивизий. Если войска вывести, то на каждую немецкую дивизию под Берлином придется по три русских дивизии, что было бы весьма нежелательно».
Гитлер ждал чуда, но советские войска неуклонно приближались к его главной ставке. Итальянский народ повесил своего дуче. Та же участь ожидала фюрера. Но он поспешил сам покончить с собой тридцатого апреля.
Генералы вермахта пытались исправить ошибку Гитлера и эвакуировать курляндскую группировку. Но было уже поздно. Не доставало транспорта и горючего. Гитлеровцы могли использовать лишь небольшие суденышки и катера, которые еще оставались в портах Лиепаи и Вентспилса. Советский Военно-Морской Флот блокировал побережье; подлодки, быстрые торпедные катера и самолеты топили эти мелкие суденышки одно за другим.

Не дурак же он.

Пусть на согласование выедет товарищ дня через два-три, когда мы первую часть работы закончим.
— А не улизнет?
— Вряд ли. Он уверен, что его не тронут. Раз не арестовали сразу, значит, не арестуют. Побоятся. К тому же, второй, наш приезд, а мимо него.
— Награбленное упрячет.
— Он давно уже все попрятал. Не дурак же он. А вот если мы прежде его ареста не изымем деньги и ценности, все может осложниться после ареста вдохновителя и организатора. Дадут оставшиеся на свободе покровители команду: «—Отрицать все», и останемся мы с носом.
— И так, выходит, риск, и — эдак.
— Да, риск есть при любом варианте.
— Добро тогда, действуйте по вашему плану.
В Ташкенте встретили их чин чином, устроили сразу же в «Узбекистане и лишь водить по кабинетам ЦК на этот раз не стали. Ну, приехали и приехали. Однако чувствовалась негласная опека машины выделили сразу, без пререкания и задержки присоединили к ним вновь Кадыралиева, хотя видно было, что не любое другое присоединение, только не стали перечить Тихов и учли собственное желание Кадыралиева.

Не отдых.

Саидов обманул Шадиберыева.
— Что ж, будем восстанавливать всех, кому вы возили взятки. Начнем завтра с утра.
Но уже вечером план сделал вольт направо. Причем резко. Из-за настойчивости Кадыралиева. Причем ничего путного не говорил он ни в кабинете, отведенном для следователя, ни в гостинице. На ужин, куда их вновь пригласили коллеги, он предложил идти пешком.
— Не так далеко. Пусть душа отдохнет в неспешной беседе.
Не отдых, а бурю вызвала «неспешная беседа», которую затеял Кадыралиев.
— Мемлекетова завтра же нужно везти в Москву. Я распорядился, чтобы его обязательно поместили в одиночную камеру.
— Но как — в Москву?! Мы еще только-только начали раскрутку. Мы ничего не сделали.
— Может так получиться, что ничего не сделаем совсем.
— Рашмаджан, скажи, что ты от нас скрываешь?
— Ничего. Я понял: допрос Мемлекетова уже в Ташкенте. И главное, не только в нашем управлении.
— Выходит, опередили нас на хлопковых заводах не случайно.

Она весь вечер.

Анна Федоровна позвонила директору и сказала, что выходит на работу. Она сказала это сухо, коротко, отрывисто и ждала, что директор обрадуется, вспомнит предыдущий разговор. А он буркнул что-то вроде: «Хорошо, да, да!» Анна Федоровна даже всех слов не разобрала. Она почувствовала разочарование. Сколько передумала за эти дни, какую внутреннюю борьбу выдержала. Новый костюм надела, а он «да, да — балда!».
Костюм она купила еще в прошлом году, но надевать в школу не решалась. Слишком он был для нее модным и немного не по фигуре. Она весь вечер его ушивала, гладила, вертелась перед зеркалом, как какая-нибудь лапочка. Костюм состоял из кофточки салатного цвета с погончиками и такой же юбки с разрезом и пуговицами на боку. Разрез она ушила, чтобы можно было только ходить, а пуговицы оставила. Для украшения.

А письмо.

А письмо Григория! Кира часто доставала из сумочки сложенный треугольничком клетчатый листок. Она не расставалась с ним.
«Я помню о тебе всегда. Всегда о тебе думаю.»
Наверно, это была неправда: где же ему сейчас всегда о ней думать? Но как благодарна она за эти слова!
И подпись: «Всегда твой Григорий».
Кира прочла письмо, прикрыв пальцем слова «всегда твой». Даже и без них хорошо. Но с этими словами еще лучше.
Как сделать, чтобы быть достойной его любви?
Спрятав письмо, Кира уселась на диване, поджав ноги и зябко закутавшись в платок. Мужчины разговаривали у карты, а она думала и слушала их.
— Может быть, тебе нужно пойти на трудовой фронт, Алеша? — размышлял вслух Максим Лаврентьевич.— У нас' из древнехранилища многие ушли. Но и в этом случае я советую тебе находить минутки и заглядывать в конспекты, в учебники. Просто чтоб не забыть: институт был, есть и будет.
— Помнишь, Алеша, как Григорий Константинович объяснял принцип вождения машины?—сказала Кира.— Нельзя смотреть прямо под колеса, иначе неминуема авария.