Какого черта.

Какого черта, ну и морда.
— А чего тут особенного? — удивился Сергей.— Пройдет и десять...
Бевзюк, не обращая на его слова внимания, повторил:
— Целый год... Сколько суток, часов... Время не останавливается. Придет пора, когда имена участников войны высекут на камнях, в центрах деревень, на площадях городов суета мыслей поставят памятники...
Сергей рассмеялся:
— Да брось ты трепаться!
— А что? — вмешался Борис.— Зря скалишься, по-моему, Микола соображает верно — прошлое должно остаться в памяти. Такая война... Действительно на-род-на-я. Разве забудут когда-нибудь о миллионах погибших? Никогда и ни за что!
— Согласен, верно,— кивнул Сергей.— А знаете, что еще меня интересует? Ведь есть же человек, который стал последней жертвой войны? Представляете, в самую-самую последнюю секунду войны рухнул он на землю и исчез из жизни на веки веков, навсегда.
Талмас сказал:
— По-моему, последняя жертва войны еще впереди. Сколько в госпиталях нашего брата раненого-перераненого! Сколько осколков и пуль носят в себе фронтовики, думаете, они так и будут тихо-мирно лежать? Как бы не так. Они еще будут нас валить. Еще как будут. Пушки молчат, а осколки от их снарядов все еще летят, валят нас. Фронтовики еще долгие годы будут падать от них. По-моему, последняя жертва войны еще где-то далеко впереди. Может, за десять или за двадцать лет от нас...
— Хватил! — не согласился Сергей.
— Ничуть, именно так оно и будет. В армейской газете стихи читал: не от пуль,— так от старых ран мы умрем...
— Не торопитесь, братцы, живите до ста,— сказал Бевзюк.
— Так это же будет уже в двадцать первом веке.
— Правильно, и тогда об этой войне должны люди помнить!
— Кто знает...— Сергей потянулся к графину.— Давайте лучше выпьем за наше с вами здоровье, чем засорять мозги умными разговорами...
Борис ладонью прикрыл свой стакан:
— Я — пас, больше не буду. Да и тебе, Серега, хватит.
Сергею это не понравилось:
— И за здоровье не выпьешь? А что до меня, так ты мне не указ, понял? Я на твоем месте сидел бы тихо.

Что там такое?

Они еще стояли в растерянности у стола. Постучалась, вошла хозяйка, также без следа улыбки, приветливости поставила на стол бутылку водки, под пробку набитую какими-то листиками. Она не слышала слов Григория, Был песок в ее ушах..
Что там такое? Джоан подняла голову от Библии, замерла, напрягая слух, затем расслабилась. Ничего особенного — только шторм. И славно, это очистит воздух, как она очистила душу Роберта. Успокоившись, Джоан вернулась к чтению. Григорий тоскливо смотрел на Анастасию, чуть извращенно улыбаясь про самого себя, с чувством возрастающим нежности и честности перед девушкой. Потом сразу он стал почему-то серьезным, даже предельно строгим.
„Чрез семь дней воды потопа пришли на землю... в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей..."
Сорок дней и сорок ночей... столько же, сколько длилось искушение Иисуса в пустыне, отметила она машинально. Покаяние Роберта, его пребывание в пустыне будет гораздо более длительным. Но да исполнится воля Божия! В общем, вечер выдался не из приятных. Я влил в себя изрядное количество виски и пошел спать.
„Ной же обрел благодать пред очами Господа... остался только Ной и что было с ним в ковчеге."
С треском захлопнув Библию, Джоан встала и вышла из столовой в холл. За окнами дома все новые и новые вспышки молний разрезали черное небо, буря становилась все неистовее, обрушивая всю свою мощь на скальный массив мыса. Мгновение помешкав, Джоан распахнула дверь кабинета и без стука вошла.
Роберт сидел за столом, уронив голову на руки; рядом лежали открытые отцовские Библия и Псалтырь. Да, он нуждается в молитве, холодно подумала Джоан. Если б он побольше молился и поменьше приударял за девчонкой, мы б не попали в такой переплет. Молись, Роберт, воззвала она к нему из глубины сердца.