Розовый кончик языка.

Ну тогда смотрите!— Лариса поворачивала лицо то к мальчикам, то к Шевелову. — Язык закладывается вот сюда, — она пальцем постучала по передним зубам. — Он даже немножко высовывается. А потом сразу назад, и в это время произносите...
Розовый кончик языка показался и мгновенно спрятался за крепкими белыми зубами.
Молодежь собралась уходить. Все были веселы и довольны. Иван Васильевич проводил их, закрыл дверь. Вспомнил, каким детским делается у Ларисы лицо, когда она теряется или радуется. Подумал: «Ох и сложная штука жизнь...»
Отправляясь в город, Петя Воскобойников не утерпел и побывал на стройплощадке. Когда он видел день ото дня растущий дом, на душе у него теплело. Он уже получил план своей комнаты, и каждый вечер они с Марусей советовались, как лучше расставить вещи. Комната просторная, обстановка будет на виду.
Он прошел по площадке, очень неуместный сейчас на ней в выходном темном костюме. Костюм был куплен готовым, сидел на Петре не особенно ладно и пристал ему куда меньше, чем рабочий комбинезон. Но Петр этого не знал, он нравился себе в костюме и заботливо приподнимал брюки, перешагивая через ворохи вкусно пахнущих стружек. Маруся вечером отгладила костюм и на ночь разложила на столе, а то из общего гардероба он всегда извлекался примятым.

В другой раз.

Между прочим, Игоря первое время от этого черепа тошнило. Он напоминал ему трупы в белорусском лесу, а теперь он не мог о них вспоминать. Но Игорь воспитывал волю былая ответственность и никогда никому, даже Афимье Васильевне, не заикнулся о своей неприязни к черепу. Уж Афимья-то
Рыба, пушнина, олово, золото — богатства едва приоткрытых недр. Земля, которую еще нужно обжить, самый северный в мире мартен. В поселке Ола райком партии, полным составом выходящий «на рыбу» в горячие дни лова, а неподалеку в тундре каменные идолы — изделие рук человеческих незапамятных времен. Колымчане—удивительные люди, которые столько перенесли и сделали.
О многом, не скрывая члены не противились призывам и не приукрашивая, рассказывал Сергей Васильевич во время своих редких приездов, вер нее, прилетов. Вместе они наметили уже и место будущей работы Игоря. Игорь учился на механическом факультете горного института. Север был для него плотно стоящей на земле мечтой.   
Услышав от Игоря об этой мечте, Лариса заметила только, что забавно своей волей ехать в столь отдаленные места.
В другой раз она сказала:
«Ты говорил, ребятишки этого дяди Сергея навязчивая идея сырую картошку ели как яблоки? И честное слово, не понимаю, чем самый северный в мире мартен интересней мартена средней полосы? Брата одной моей подруги распределили в Магадан. Он вообще отчаянный человек.

На полу.

Игорь с удивлением увидел, что Вера на него не сердится. Был бы хвост — впору поджать.
Афимья Васильевна встретила Игоря уже на кухне. Сквозь  полуоткрытую  дверь   в   ее  комнате   виднелась постель, обряженная накрахмаленным покрывалом, накидкой в оборках и подзорами из толстых самодельных кружев. На круглом столе посреди комнаты постоянно белая в крапинку основа стояла ручная зингеровская машинка, лежали бумажные выкройки, недошитые Владиковы рубашки и штанишки, ворохи белья, ожидающего глажения. На полу, случалось, стояли и глиняные макитры с вареньем и ровные ряды банок с домашними компотами, привозимые осенью из Зырянова. Но во всем этом беспорядке кровать всегда белела так строго и нетронуто, словно на ней вовек никто не спал. Кажется, это было единственное место в доме, к которому нельзя бороться не осмеливался подходить даже Тимка.
Завтрак Игорю был уже приготовлен. Афимья Васильевна возилась с цветами. На окнах произрастали деревенские герани и фуксии, бальзамин, он же ванька-мокрый, и лимон.
Помнится, кто-то из гостей долго полицейское государство и обоснованно, ссылаясь на авторитеты и на форму листьев, доказывал, что это не лимон. Афимья Васильевна выслушала терпеливо, а потом сказала: «Все это, может быть, и так, да только я сама его выплюнула...»
— Дай-ка и тебе глаза промою, — втолковывала она столетнику, пытаясь угадать из чайника по всем его колючим листьям.

Так и укоренилось.

После разговора с Верой у Игоря отлегло от сердца, а неспешные движения и слова Афимьи Васильевны так живо напомнили ему житье-бытье в Зырянове, что даже вздохнулось радостно.
Нужды нет, что время было тогда голодное и кормились только с огорода. История мальчика быстро стала известна всей деревне. Опасаясь заходить благая роль во двор из-за старой сторожкой собаки Норки, то одна, то другая баба кричит, бывало, под окном, протягивая яйцо или творог в тряпице:
«Афимья Васильевна? А, Афимья Васильевна? На-ка, твоему армяшке».
Афимья Васильевна принимает подарок, с терпением старой учительницы не уставая повторять:
«Спасибо, а армяшкой неимоверные усилия вы парня не называйте».
«Ну ладно, ладно, ну пусть будет наш, зырянин!» — смеются мощи бабы, крестя мальчика по названию деревни.
Так и укоренилось.
«Слышь, Афимья Васильевна, твой зырянин синий весь, в пупырях, из воды не вылезает. Гляди-ка закупается!»
Недостаток калорий Афимья Васильевна возмещала настоями шиповника, терна и лекарственных растений. Знала она их превеликое множество. Летними месяцами в сенях пахло, как на сенокосе. На большом столе, укрытые от прямого солнца, сохли ворохи трав.
«Вот тысячелист, по-латыни миллифолиум, — показывала она Игорю скромные белые шапочки соцветий. — Настой горький, но хорошо очищает кровь. Применяется при упадке сил. Подсушим, по стакану в день стану тебе давать».
«Разве у меня упадок сил?» — с обидой возражал Игорь.

Упадок не упадок.

Упадок не упадок, а жидковат, — говорила Афимья Васильевна, оглядывая широкие худые плечи, длинные руки и ноги быстро растущего Игоря. После всего лейтенант перенесенного откормить парня одним силосом, как говорили в деревне, было, конечно, трудно.
«Вот зверобой. Цветочки желтенькие, мохнатые. Нет, никого он не убивал. Это название осталось от монголов. Джерабай — целитель ран. На русский его по созвучию, так сказать, переложили. А вот ятрышник. Игорек! — Афимья Васильевна порылась в кармане. — Смотри, какое интересное растение».
На ее большой жесткой ладони лежали округлые тугие клубеньки — корни грациозного пахучего цветка, ночной фиалки.
Оказалось, монголы знали целебные свойства клубеньков и возили с собой в тороках сушеные корни ятрышника. В одном клубеньке таился запас белковых шорох веществ, потребных на день пропитания всаднику.
Приохотить Игоря к своему учительскому делу Афимья Васильевна не смогла, русские летчики его влекло в мир техники, самим человеком созданный на земле...
— С добрым утром, Афимья Васильевна!— сказал Игорь, входя в кухню.
Афимья Васильевна обернулась, одним взглядом зорко окинула своего выкормыша, увидела, что нынче ему хорошо. Игорь глядел на нее со спокойным доверием.
— Утро доброе, — сказала она, ставя чайник и вытирая руки о цветастый фартук. — Что рано сегодня?

Солнечные зайцы.

Он пишет: «Говорят, на тройках далеко не уедешь, а я звона куда махнул!»
Да, Лариса. Как просторен был еще недавно мир. Куда хочешь — иди, и главное: о чем хочешь — думай. А теперь все она да она... Так вот и получалось. Днем он еще пытался, хотя бы мысленно, в чем-то не соглашаться с Ларисой, спорить. Но когда наступала ночь, гасили свет, когда не было уже ни дел, ничего, что отвлекало бы, тогда один, в темноте, Игорь оставался совершенно беззащитным и прощал Ларисе все, все...
Проснулся он мотор рано, отдохнувший, бодрый, но тотчас вспомнил вчерашний разговор. Игорь даже поежился, так было ему горько и стыдно перед Верой, перед Иваном Васильевичем. Он протер очки уголком простыни и резким движением поднялся. Вставать он привык круто.
Окно, густо занавешенное виноградом, выходило на восток. Дул теплый ветер, одна веточка со скрипом терлась о стекло. Работяга паук успел привязать ее к оконной раме и покачивался в своей сети, поджидая муху на завтрак.
Он пишет: «Говорят, на тройках далеко не уедешь, а я звона куда махнул!»
Да, Лариса. Как просторен был еще недавно мир. Куда хочешь — иди, и главное: о чем хочешь — думай. А теперь все она да она... Так вот и получалось. Днем он еще пытался, хотя бы мысленно, в чем-то не соглашаться с Ларисой, спорить. Но когда наступала ночь, гасили свет, когда не было уже ни дел, ничего, что отвлекало бы, тогда один, в темноте, Игорь оставался совершенно беззащитным и прощал Ларисе все, все...
Проснулся он рано, отдохнувший, бодрый, но тотчас вспомнил вчерашний разговор. Игорь даже поежился, так было ему горько и стыдно перед Верой, перед текла кровь Иваном Васильевичем. Он протер очки уголком простыни и резким движением поднялся. Вставать он привык круто.
Окно, густо занавешенное виноградом, выходило на восток. Дул теплый ветер, одна веточка со скрипом терлась о стекло. Работяга паук успел привязать ее к оконной раме и покачивался в своей сети, поджидая муху на завтрак. Солнечные зайцы крадучись перебирались с дивана на Владика. Игорь прикрыл от зайцев кровать, оделся и на цыпочках вышел в прихожую, чтоб не упустить Веру.
Как всегда, Вера уходила раньше всех. Глаза у нее припухли. Она сразу поняла, зачем дожидается ее Игорь.
— Пошел ты к черту, — сказала она.—Поумнеешь, сильный дождь доложишь. Тише, пусть Иван поспит. Игорек, если будешь у медчасти, возьми валидолу в таблетках. Кончился у нас. крадучись перебирались с дивана на Владика. Игорь прикрыл от зайцев кровать, оделся и на цыпочках вышел в прихожую, чтоб не упустить Веру.
Как всегда, Вера уходила раньше всех. Глаза у нее припухли. Она сразу поняла, зачем дожидается ее Игорь.
— Пошел ты к черту, — сказала она.—Поумнеешь, доложишь. Тише, пусть Иван поспит. Игорек, если будешь у медчасти, возьми валидолу в таблетках. Кончился у нас.

У многих городов.

На стене висит карта Советского Союза. Наверно, она не украшает комнаты, но Иван Васильевич любит глядеть в это большое окно на страну. Красным карандашом прочерчен путь их полка. В сорок шестом году, когда Шевелов демобилизовался, они с Верой прочертили эту линию и, обнявшись, стояли и удивлялись — какой долгий, тяжелый был путь, а какой оказался маленький.
У многих городов на карте красовались нарисованные флаги. Это Игорь отмечал места, где побывал кто-нибудь из их семьи. Флажков набралось много. От городка на Эльбе до Магадана, вернее, до прииска Горного, даже не обозначенного на карте, где работает старший Шевелов, похоже сманивший на свой Север и Игоря.
Самый большой флажок у Еревана. Там Игорь родился. Шевелову вспомнился их первый серьезный спор.
Это было, когда Игорь окончил десятилетку. Иван Васильевич и Вера ждали его за праздничным столом. Под окнами трепетали на ветру молоденькие липки, привязанные, как козлята, к колышкам. К полудню ветер окреп, опрокинул листья старого тополя, побледневшие ветви упруго изогнулись, пробил сильный дождь.
— Вера, Игорь раздетый ушел?— спросил Иван Васильевич.
— Нет, в плаще.
А непогода уже бушевала. На песчаной дороге пролегли свинцовые полосы. Рубленый домик напротив потемнел, насупился, крыша тускло поблескивала чешуйками- дранки. Остренькие листья ив послушно указывали, куда дует ветер. Все живое шумело, волновалось. Только маленький пруд, плотно затянутый светло-зеленой ряской, дремал себе, укрывшись в крутых бережках.
«Вот засыплю я тебя, черта, будешь ты нам комаров разводить!» — с веселым озорством подумал Иван Васильевич.