Глупо.

Можно разбить самую большую армию, но нельзя покорить великий народ. Глупо даже думать об этом... Вот как бы я рассуждал, если бы я был Наполеон Бонапарт, а как он рассуждает сам то мне неведомо, отец Никифор. Может, он считает, что у нас в России, кроме царя да его войска, никого и не существует? Кто ж его знает. Ведь сказано: кого бог захочет наказать, того он лишает рассудка.
— Я и сам так думаю,— отозвался отец Никифор.— А Ильинский протоиерей отец Поликарп Зверев все пугает. Не бывать, говорит, добру, ежели француз пойдет на Россию. Против Наполеона у нас, дескать, и полководцев нет. Это ему все, отцу Поликарпу-то, зять его, учитель казенной гимназии Николай Ефремов, объясняет. Он им не нахвалится. Умная, говорит, голова.
— Голова-то она, может, и умная, да дураку досталась,— отрезал Морозов.— Знаю я этого Ефремова. Слышал. Пост, как скворец, с чужого голоса. Кого услышит, того и передразнивает, а своей песенки нет. Не люблю таких.
— У вас голова министерская,— с нескрываемым восхищением произнес отец Никифор.— Как есть министерская. Истинно говорю. Вас бы министром иностранных дел поставить.
— Да я вот того и жду, когда за мной пришлют из Петербурга,— засмеялся Иван Григорьевич, откинувшись на скамейке.— Может, меня потому из Москвы выпроводили, что мое место не там, а в Петербурге. Покуда же место министра для меня не освободилось, придется в саду да на огороде копаться. Вот так-то, отец Никифор. Пойдемте-ка лучше в комнаты. Там сестрица моя — Маланья Григорьевна — березовым квасом нас угостит. У нас он нынче отменный получился. Выпьешь ковшик, аж в лоб ударит. Все дурные мысли из головы вышибет. Так пойдемте, что ли. Да вот уже и Устинька идет за нами.
И в самом деле, из-за кустов сирени, разросшихся вокруг дома, выбежала русоволосая девушка лет восемнадцати, босая, с домашней куцавейкой на плечах.